Касса: +7 343 371–21–11
Запись на экскурсии: +7 343 371-22-43
Запись на экскурсии: +7 343 371-22-43
В интересах Революции:
как в екатеринбургской тюрьме читали Ленина и встречались с фальшивыми невестами
Одним из знаковых мест для екатеринбургских подпольщиков был Тюремный замок (сейчас там находится следственный изолятор).
Практически каждый подпольщик попадал в тюрьму. В Екатеринбурге арестованный по подозрению в противоправной деятельности сначала доставлялся в полицейский участок, а потом до суда препровождался в тюремный замок на Московском тракте, известный ныне как Следственный изолятор.
В терминологии подпольщиков массовые аресты назывались «провалом» организации. Таких провалов было достаточно много. Перечислю самые крупные из них (о большинстве из них я писал в предыдущих материалах). Весна 1898 года — арест участников Уральского рабочего союза, весна 1903 года — разгром восточной группы Уральского союза эсдеков и эсеров, январь 1905 года — разгром подпольного штаба на екатеринбургской электростанции, август 1905 года — арест подпольной типографии на Елизаветинском тракте, март 1906 года — облава на конференции за городом во время выборов делегата на IV съезд РСДРП, июнь 1906 года — арест в Перми и Екатеринбурге всех главных действующих лиц Уральского областного комитета, август 1907-го, март 1909-го, октябрь 1911-го, февраль 1913-го — очередные чистки рядов екатеринбургских социал-демократов.
Видно, что жандармы и полиция держали руку на пульсе революционного движения. В промежутках между арестами происходила тяжёлая работа по восстановлению «организации» за счёт приезда агентов Центрального комитета РСДРП. Но как только социал-демократы как-то проявляли себя, сразу же происходили аресты.
За счёт чего удавалось достаточно эффективно работать екатеринбургской полиции и жандармерии? Во-первых, была налажена целая сеть наружного наблюдения за подозрительными личностями. Такие специальные люди в подпольной среде получили название «шпиков». Они неотступно следовали за теми, к кому прикомандировывались, не особенно заботясь о том, чтобы их не замечали. Были разработаны целые схемы, как избавляться от таких спутников. Например, Николай Скрипник сбрасывал хвосты, проходя через «веселый дом».
Практически каждый подпольщик попадал в тюрьму. В Екатеринбурге арестованный по подозрению в противоправной деятельности сначала доставлялся в полицейский участок, а потом до суда препровождался в тюремный замок на Московском тракте, известный ныне как Следственный изолятор.
В терминологии подпольщиков массовые аресты назывались «провалом» организации. Таких провалов было достаточно много. Перечислю самые крупные из них (о большинстве из них я писал в предыдущих материалах). Весна 1898 года — арест участников Уральского рабочего союза, весна 1903 года — разгром восточной группы Уральского союза эсдеков и эсеров, январь 1905 года — разгром подпольного штаба на екатеринбургской электростанции, август 1905 года — арест подпольной типографии на Елизаветинском тракте, март 1906 года — облава на конференции за городом во время выборов делегата на IV съезд РСДРП, июнь 1906 года — арест в Перми и Екатеринбурге всех главных действующих лиц Уральского областного комитета, август 1907-го, март 1909-го, октябрь 1911-го, февраль 1913-го — очередные чистки рядов екатеринбургских социал-демократов.
Видно, что жандармы и полиция держали руку на пульсе революционного движения. В промежутках между арестами происходила тяжёлая работа по восстановлению «организации» за счёт приезда агентов Центрального комитета РСДРП. Но как только социал-демократы как-то проявляли себя, сразу же происходили аресты.
За счёт чего удавалось достаточно эффективно работать екатеринбургской полиции и жандармерии? Во-первых, была налажена целая сеть наружного наблюдения за подозрительными личностями. Такие специальные люди в подпольной среде получили название «шпиков». Они неотступно следовали за теми, к кому прикомандировывались, не особенно заботясь о том, чтобы их не замечали. Были разработаны целые схемы, как избавляться от таких спутников. Например, Николай Скрипник сбрасывал хвосты, проходя через «веселый дом».
Во-вторых, у екатеринбургских жандармов была целая сеть информаторов, которые за очень важные сведения могли получать серьёзные денежные вознаграждения. Необязательно, чтобы эти люди были близки к «организации». Информация могла быть получена случайным образом. При аресте типографии в августе 1905 года на даче Мыльниковой анонимный информатор получил 50 рублей, а посредник, Клавдия Петрова, — 25. Помимо таких случайных помощников, были специально подготовленные агенты-«провокаторы». Они должны были проникнуть в подпольную организацию как революционно настроенная публика. С этой целью они вели себя так, чтобы на них обратили внимание и предложили войти в «организацию». Но в дореволюционное время «провокаторами» называли всех, кто так или иначе содействовал следствию, раскрывал информацию о деятельности комитетов РСДРП, термин «провокатор» был сродни «предателю», и различий особо не просматривалось.
После арестов начинались обыски. Для того чтобы не раскрывались конспиративные адреса, на которых жили подпольщики, они какое-то время не раскрывали своё настоящее имя. Но сильно затягивать процесс опознавания тоже было особо нельзя, так как можно было загреметь по статье за бродяжничество. Так «бродяга», «называющий себя не помнящим родства или же под иным каким-либо предлогом упорно отказывающийся объявить о своем состоянии или звании и постоянном месте жительства, или давший при допросе ложное показание, присуждался к отдаче в исправительные арестантские отделения на четыре года, после чего, а равно и в случае негодности к работам в арестантских отделениях, ссылался в сибирские или другие отдалённые губернии, по усмотрению министерства внутренних дел».
Например, Яков Свердлов, сидевший в Пермской тюрьме и представившийся поначалу студентом Львом Герцем, в течение года бомбардировал письмами прокурора и следователя для того, чтобы доказать: он на самом деле Яков Свердлов, так как ему по статье о бродяжничестве грозил срок вдвое больше, чем он мог бы получить за участие в революционном движении.
После арестов начинались обыски. Для того чтобы не раскрывались конспиративные адреса, на которых жили подпольщики, они какое-то время не раскрывали своё настоящее имя. Но сильно затягивать процесс опознавания тоже было особо нельзя, так как можно было загреметь по статье за бродяжничество. Так «бродяга», «называющий себя не помнящим родства или же под иным каким-либо предлогом упорно отказывающийся объявить о своем состоянии или звании и постоянном месте жительства, или давший при допросе ложное показание, присуждался к отдаче в исправительные арестантские отделения на четыре года, после чего, а равно и в случае негодности к работам в арестантских отделениях, ссылался в сибирские или другие отдалённые губернии, по усмотрению министерства внутренних дел».
Например, Яков Свердлов, сидевший в Пермской тюрьме и представившийся поначалу студентом Львом Герцем, в течение года бомбардировал письмами прокурора и следователя для того, чтобы доказать: он на самом деле Яков Свердлов, так как ему по статье о бродяжничестве грозил срок вдвое больше, чем он мог бы получить за участие в революционном движении.
Уже после обыска арестованные практически без исключения отправлялись в тюрьму «в порядке охраны» на две недели, но этот срок был очень условным, так как всегда продлялся. В тюрьме арестованные по политическим статьям назывались «политики». Условия содержания для «политиков» не были устоявшимися, все зависело от начальника тюрьмы и других должностных лиц. Например, при начальнике Кадомцеве был очень легкий режим, двери камер не запирались, люди свободно общались и ходили друг к другу в гости. Сам начальник любил порассуждать с политическими и приносил свежие газеты, что, впрочем, не уберегло его от покушения. 19 ноября 1906 года в печную трубу бросили самодельную бомбу — в результате взрыва, к счастью, никто не пострадал.
Взрывов в тюрьме могло быть больше, за несколько месяцев до этого социал-демократы составили план побега. Вот как об этом сообщает Михаил Герцман:
«Когда я сидел в тюрьме, я сообщил товарищам, что у меня имеется динамит и пироксилиновые шашки. Через некоторое время, когда часть заключенных решила устроить побег, я дал одному из известных мне большевиков — Ивану Ивановичу Кокосову — адрес, где хранились эти шашки. Я знаю, потом при посредстве этих шашек была попытка взорвать стену тюрьмы, и один из заключённых, бывший в то время анархист Гриша Порошин, в связи с этим судился и получил за это каторжные работы». В результате тайного доноса эта попытка побега была пресечена 15 июня 1906 года: «15 июня с.г. в екатеринбургской тюрьме обнаружены 15 патронов динамита, бикфордов шнур, бертолетова соль, пироксилиновые шашки, заряженный револьвер, приготовления к побегу. Меры к обнаружению виновных приняты».
Ещё из воспоминаний Герцмана мы узнаем об одной фотографии, которая была сделана в екатеринбургской тюрьме. Приведу цитату для общего понимания режима в екатеринбургской тюрьме:
«Что касается обстоятельств происхождения этой фотографии: снимались, как я уже писал, осенью 1906 г. в екатеринбургской тюрьме по инициативе, насколько мне помнится, анархистов и эсеров, которые, будучи осуждены в ссылку и каторгу, решили перед отправкой сняться. Начальник им это разрешил, а заодним и наша камера решила сниматься. Снимал нас фотограф из фотографии Метенкова; он имел какую-то связь с эсерами и вместе с тем его иной раз приглашали для фотографирования в тюрьму. Снимались за наш счёт. Снимались несколько раз, т. к. первые снимки считались неудачные. Данный снимок также считался не особенно удачным, он, кажется, слишком затемнен. Прежде мы снимались в здании тюрьмы, а затем во дворе. Данный снимок, насколько я припоминаю, снят в здании тюрьмы, на втором этаже в большой зале. Указанная на снимке решетка есть решетка, ведущая в одиночки, так наз. «секретное отделение». Данный снимок, как я уже говорил, нам фотограф не выдал, он был забракован. Снимки мы получили другие, более светлые, которые были сняты в прогулочном дворе, но за это время состав заключенных в нашей камере несколько изменился. Кроме нашего снимка был ещё один снимок 11-й камеры, где были сфотографированы все упомянутые выше анархисты и эсеры. Оба эти снимка были довольно широко распространены. У меня были отняты при одном из обысков. Я видел эти снимки у родителей Гребнева и др. Данный же снимок был довольно редкий и он не распространялся».
«Что касается обстоятельств происхождения этой фотографии: снимались, как я уже писал, осенью 1906 г. в екатеринбургской тюрьме по инициативе, насколько мне помнится, анархистов и эсеров, которые, будучи осуждены в ссылку и каторгу, решили перед отправкой сняться. Начальник им это разрешил, а заодним и наша камера решила сниматься. Снимал нас фотограф из фотографии Метенкова; он имел какую-то связь с эсерами и вместе с тем его иной раз приглашали для фотографирования в тюрьму. Снимались за наш счёт. Снимались несколько раз, т. к. первые снимки считались неудачные. Данный снимок также считался не особенно удачным, он, кажется, слишком затемнен. Прежде мы снимались в здании тюрьмы, а затем во дворе. Данный снимок, насколько я припоминаю, снят в здании тюрьмы, на втором этаже в большой зале. Указанная на снимке решетка есть решетка, ведущая в одиночки, так наз. «секретное отделение». Данный снимок, как я уже говорил, нам фотограф не выдал, он был забракован. Снимки мы получили другие, более светлые, которые были сняты в прогулочном дворе, но за это время состав заключенных в нашей камере несколько изменился. Кроме нашего снимка был ещё один снимок 11-й камеры, где были сфотографированы все упомянутые выше анархисты и эсеры. Оба эти снимка были довольно широко распространены. У меня были отняты при одном из обысков. Я видел эти снимки у родителей Гребнева и др. Данный же снимок был довольно редкий и он не распространялся».
1. Леонид Гребнев, 2. Николай Бушен, 3. Василий Эллен, 4. Федор Сыромолотов, 5. Михаил Герцман, 6. Тимофеев, 8. Афанасий Чернавин, 9. Михаил Нохрин.
Скудный тюремный рацион обогащался «выпиской» (продукты, покупавшиеся на деньги заключённого) и «передачей».
Большой радостью для заключенных была общая прогулка, рассчитанная на 15–20 минут. При ужесточении режима прогулка могла стать одиночной, проводиться «гуськом» (друг за другом) или вообще отменяться. Немалым лишением для заключённого был запрет выглядывать из окна, а это сильно било по внутренней коммуникации между «политическими». Важным инструментом борьбы с ужесточением режима считались «тарарам» (по тюрьме подымался шум до выполнения требований) и голодовка.
Свидания для «политиков» были разрешены только с близкими родственниками. Исключение — «невесты», девушки, которые ещё находились не в оформленных отношениях. Этим пользовались подпольщики для общения с тюрьмой. Организация на воле, которая как раз занималась сбором продуктов и налаживанием коммуникацией с заключенными, называлась «красный крест». Именно «красный крест» подбирал «невест» для того, чтобы передать какую-то важную информацию в тюрьму. Нередкими были случаи, когда такая «невеста» не могла узнать своего «возлюбленного».
До суда выбраться на волю можно было несколькими способами. Кроме побега, что было сложно, за некоторых заключенных вносили «залог» местные представители «буржуазии». После чего выпущенные на волю революционеры пытались сбежать из города. До суда по недоказанности вины тоже могли отпустить, но часто таких людей просто отправляли в административную ссылку в другой город под обязательный надзор полиции, в редких случаях разрешалось жить на прежнем месте.
Перед судом вручался обвинительный акт, где указывались помимо обвинения в совершенных преступлениях еще и предшествующие прегрешения против государственного строя. Очень часто по отношению к революционерам применялись только две статьи Уголовного уложения — ст. 102 и ст. 129.
По указанным статьям преступника ждало наказание — либо тюремное заключение, либо каторжные работы, либо ссылка. Непонятно, чем руководствовались судьи при распределении наказаний для тех или иных преступников. Но по общему впечатлению, казалось, что отбывание срока в тюрьме было не самым суровым наказанием.
Большой радостью для заключенных была общая прогулка, рассчитанная на 15–20 минут. При ужесточении режима прогулка могла стать одиночной, проводиться «гуськом» (друг за другом) или вообще отменяться. Немалым лишением для заключённого был запрет выглядывать из окна, а это сильно било по внутренней коммуникации между «политическими». Важным инструментом борьбы с ужесточением режима считались «тарарам» (по тюрьме подымался шум до выполнения требований) и голодовка.
Свидания для «политиков» были разрешены только с близкими родственниками. Исключение — «невесты», девушки, которые ещё находились не в оформленных отношениях. Этим пользовались подпольщики для общения с тюрьмой. Организация на воле, которая как раз занималась сбором продуктов и налаживанием коммуникацией с заключенными, называлась «красный крест». Именно «красный крест» подбирал «невест» для того, чтобы передать какую-то важную информацию в тюрьму. Нередкими были случаи, когда такая «невеста» не могла узнать своего «возлюбленного».
До суда выбраться на волю можно было несколькими способами. Кроме побега, что было сложно, за некоторых заключенных вносили «залог» местные представители «буржуазии». После чего выпущенные на волю революционеры пытались сбежать из города. До суда по недоказанности вины тоже могли отпустить, но часто таких людей просто отправляли в административную ссылку в другой город под обязательный надзор полиции, в редких случаях разрешалось жить на прежнем месте.
Перед судом вручался обвинительный акт, где указывались помимо обвинения в совершенных преступлениях еще и предшествующие прегрешения против государственного строя. Очень часто по отношению к революционерам применялись только две статьи Уголовного уложения — ст. 102 и ст. 129.
По указанным статьям преступника ждало наказание — либо тюремное заключение, либо каторжные работы, либо ссылка. Непонятно, чем руководствовались судьи при распределении наказаний для тех или иных преступников. Но по общему впечатлению, казалось, что отбывание срока в тюрьме было не самым суровым наказанием.
В тюрьме было много свободного времени, которое приходилось как-то занимать: «политики» очень много читали, тем более в тюремной библиотеке находилось много интересной, а иногда и запрещенной литературы. Часть литературы присылалось с воли нелегальными путями. Хитом 1908 года в екатеринбургской тюрьме стала книга Владимира Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которая была передана в нескольких тетрадках. Из воспоминаний того времени известно, что это было любимое чтение Якова Свердлова. В 1950-е годы художник Борис Витомский написал об этом картину.
Вообще, большую часть времени в Екатеринбурге Яков Свердлов провел в тюрьме: около двух лет. Здесь он тоже проявил себя очень активно. По воспоминаниям, он стал старостой политических заключенных. Для своей камеры Яков Свердлов составил «конституцию», регламентирующую режим. Каждому занятию отводилось своё время — гимнастика, игры, чтение и т. д. Кстати, в тюрьме была популярна гимнастика «моя система» Миллера. «Конституция» строго соблюдалась. Проводилась борьба с крысами: в каждый день назначали дежурных, которые занимались отловом грызунов.
Вообще, большую часть времени в Екатеринбурге Яков Свердлов провел в тюрьме: около двух лет. Здесь он тоже проявил себя очень активно. По воспоминаниям, он стал старостой политических заключенных. Для своей камеры Яков Свердлов составил «конституцию», регламентирующую режим. Каждому занятию отводилось своё время — гимнастика, игры, чтение и т. д. Кстати, в тюрьме была популярна гимнастика «моя система» Миллера. «Конституция» строго соблюдалась. Проводилась борьба с крысами: в каждый день назначали дежурных, которые занимались отловом грызунов.
Очень много подробностей о жизни в Екатеринбургской тюрьме в 1908–1909 гг. можно прочитать в тюремном дневнике Николая Алексеевича Черданцева. В заключение хотелось бы привести небольшой отрывок о «парламентских» дискуссиях, развернувшихся между камерами эсеров и социал-демократов:
«Одно время, рядом с № 9, где сидит Теодорович с компанией и где господствует строгая «конституция» целых восемь часов, в № 8 поселили политиков, главным образом, с.р. с Колокольниковым во главе. Колокольников — это чистейший хулиган и холуй, хотя и состоит у с.р. деятелем. В часы конституций в № 9 он, обыкновенно, хулиганил, орал песни, поднимал возню. На просьбы из № 9 держать себя тише, т. к. стена, разделяющая камеры, просто из оштукатуренных тонких досок, он не обращал внимания, как и другие его товарищи. Им грозили товарищеским судом, администрацией и т. д. Ничего не помогало. В № 9 жаловались, что из-за Колокольникова целые вечера пропадают даром, ни читать, ни писать невозможно. На днях с.р. из № 8 перевели в № 11, т. к. прибыло много новых арестантов-политиков. А вчера неожиданно Колокольникова начальство перевело вниз, в одиночку. С.-р. решили, что это сделано по жалобе Теодоровича и его компании, и обозвали их легашами. Дело перешло в ссору. С.-р. в № 12 присоединились к своим. Вдобавок, и с.д., сидящие в № 12 и 11, восстали против № 9. Компания Теодоровича вышла из коммуны и объявила под бойкотом № 11 и № 12, и требовала или отказа от слов, или доказательства «легашества». Им пообещали и принесли какую-то бумагу, содержащую мотивы, причем от термина «легаши» они не отказывались, конечно, № 9 бумагу приняло, принесших её выгнали вон, суть не в шею. В № 9 среди с.д. жило и два с.- р. Их «вышибли» из камеры, и они переселились в № 11».